|
все записи
развернуть
Артисты Донецкой муздрамы Максим и Виктория Селивановы | ||||||||
|
Артисты Донецкой муздрамы Максим и Виктория Селивановы:
«САМОЕ ГЛАВНОЕ ДЛЯ АКТЁРА – БЫТЬ ЧЕСТНЫМ» Актёрские семьи – не редкость. С одной из них я имею счастье дружить. Звучит пафосно, но это – действительно счастье, потому что мои друзья – тонкие, чуткие, сопереживающие и искренние. Должно быть, это – основополагающие качества не только для человека, но и для артиста. Иначе зрители, следуя заветам Станиславского, ему просто не поверят.  И вряд ли ошибусь, сказав, что редкий поклонник не мечтает познакомиться с артистом поближе. Узнать, каков он в повседневной жизни. Пожалуй – опять же для того, чтобы убедиться, что со сцены ему, зрителю, говорят правду. Что же – давайте знакомиться! «ТЕАТР – ЭТО РАБОТА, ГДЕ СТРАСТИ МАКСИМАЛЬНО ОБНАЖЕНЫ» - Когда и как состоялась ваша встреча с театром и – друг с другом? Виктория: - Мы учились в Музыкальной академии, и нас пригласили в Драмтеатр. Там ставилась опера Моцарта «Свадьба Фигаро». Нужны были классические голоса, а студентам было «на руку» подработать. Вот мы пришли – я и Макс. - Одновременно пришли? В.: - Одновременно. В 2007-м году. Собственно, с этого и началась наша театральная жизнь… - …и роман? В.: - Нет, роман у нас начался с мюзикла «Сорочинская ярмарка», где мы оба играли. Это случилось через год. Мы играли там влюбленную парочку, и вот там у нас уже вспыхнули чувства. - Часто приходится слышать от психологов, что служебные романы, личные отношения на работе не «идут в плюс» ни работе, ни участникам этих отношений. Потому что, с одной стороны, отвлекают от выполнения профессиональных обязанностей, а с другой – фигурально выражаясь, дома не о чем поговорить. А если это творческая среда со своей спецификой… Наверное, ещё и элемент соперничества прибавляется? Или нет? В.: - Нет. Я скажу так, что мы и видим-то друг друга именно благодаря тому, что работаем «на одной работе». Потому что если бы только один кто-то из нас работал в театре, то у второго бы попросту не оставалось никаких шансов увидеть свою вторую половину. Мы находимся в театре с утра до вечера, если идут постановки; если выезды, то тоже приезжаем поздно, и человеку «со стороны» это бы никогда не понравилось… И нам всегда есть о чём поговорить. Те вопросы, которые мы обсуждаем в театре, мы продолжаем обсуждать и дома. Мы помогаем друг другу учить роли. Например, Максиму дают роль – я ему бросаю реплики, он учит текст... И мы советуем друг другу, как и что лучше сделать, каждому из нас со стороны виднее. Соперничества между нами никакого нет и быть не может, потому что он – артист, а я – артистка. Да и нам по натуре, в общем-то, не присуще чувство зависти. Может быть, оно есть, но – в очень здоровой доле. - Хорошо, а критика? Вот кто-то где-то, может быть, лучше сыграл, кто-то хуже, кто-то подсмотрел и говорит: «Нужно не так, а вот так». Такое бывает? В.: - Критика между нами – конечно! Я могу Максиму сказать то, что ему больше никто не скажет.  - Как покритиковать близкого человека, чтобы не обидеть? Максим: - А как можно обижаться, если ты сам заинтересован услышать то, что тебе больше никто не скажет? В.: - Правду хочешь услышать, а не лесть или, наоборот, необоснованную критику. У нас ощущение, что мы – как зеркало друг для друга, и скажем ровно то, что есть правда. Не больше и не меньше. Если даже ты иной раз плохо сыграл, посторонние люди тебя пытаются ободрить, «подхвалить» - но это не очень хороший знак в нашей среде, когда тебя слишком уж хвалят… А хочется адекватной реакции. - Но в критике родного человека разве нет элемента субъективности? Ведь «свой» человек – он же всегда, в любом случае, хороший… И критика мягче… В.: - Нет! Максим, скажи!.. М.: - Нет. - Вот вы сказали, что если бы не работали вместе, то толком бы и не виделись, потому что ритм и график театральной работы не позволили бы. В таком случае– каковы они, эти ритм и график? И вообще – что таит в себе скрытое от постороннего взгляда театральное закулисье? М.: - Нужно начать с того, каков артист и в каком он цехе работает. То ли он вокалист, то ли драматический актер, то ли артист балета, то ли музыкант оркестра... Больше всего заняты, конечно, артисты-вокалисты и артисты балета. Потому что они задействованы на всех праздничных концертах, в том числе и на выездных – ведь не повезёт же театр на праздники серьёзный драматический спектакль, логично? В этом плане востребованы песни плюс элементы какого-то шоу, постановки, с участием балета и так далее. Но с другой стороны многое зависит и от уровня артиста. Если это артист такого уровня, как Швец, Романий, Жданов (Владимир Швец, Андрей Романий, Виктор Жданов – артисты драмы театра – авт.), то они играют на неделе по 4 – 5 спектаклей. Уровень занятости зависит от уровня мастерства – это в первую очередь. В.: - А вообще, когда коллектив работает над тем или иным спектаклем, то для артистов перестают существовать времена года, погода; какая на улице температура – никто ничего не знает, все «варятся» в театре с утра до ве-че-ра! Я серьезно говорю: начинаем ставить летом – заканчиваем глубокой зимой, почти весной. Выходим – и не можем понять, куда «провалились» эти девять месяцев или там четыре месяца. Настолько быстро это всё пролетает – в этих репзалах, в закулисье… Мы все варимся в одном котле, не замечая времени. Ну, а что касается закулисной атмосферы – классическая театральная… Не лишённая всех соответствующих атрибутов. - Бытует мнение, что в закулисье всегда много интриг. Почему так происходит? В.: - Потому что люди работают на страстях. Театр - это работа, где страсти максимально оголены. М.: - Плюс еще немаловажно то, что на тебя смотрят люди. И, грубо говоря, есть разница – то ли ты стоишь в первом ряду, то ли в последнем. И за это, по сути, так или иначе идёт борьба. «МАССОВОЕ ИСКУССТВО ИЛИ ИСКУССТВЕННАЯ МАССОВОСТЬ» - Чего недостаёт отечественному региональному театру как таковому? Ваш взгляд изнутри – на каком уровне он сейчас находится и в чём нуждается? М.: - Не хватает господдержки. В.: - В любое дело нужно вкладывать – если нужен результат. Если, например, поставлена цель создать мюзикл на 10 – 20 лет, то нужно вложить в это соответствующие средства. Закупить материал, обеспечить качественный сценарий, оплатить работу высококлассного режиссёра, хореографа, постановщика, которые создадут действо на все времена. Только при таком подходе это будет высококлассный продукт. Мы же сейчас «выпекаем пирожки» на злобу дня… Хотя вообще-то это на сегодняшний день – тотальная беда. И даже московские театры этим «страдают», ведущие театры – и тот же МХАТ, и Вахтангова… Они тоже сталкиваются с этими проблемами – что веселят публику, и негде душу отвести… О нас в этом контексте и говорить нечего. М.: - Я считаю, что театр должен служить пропаганде – в хорошем понимании этого слова. Пропагандировать патриотизм, любовь, дружбу, чувство долга… То, что мы называем «вечными ценностями». Да, может быть, в каком-то виде и показывать пороки человеческие – но подавать это таким образом, чтобы зритель понимал, что так не нужно делать. Театр должен твердо стоять на том, что есть хорошо и что есть плохо. В.: - …Вдохновлять должен на хорошие поступки и обличать нехорошие – соответственно. - А сейчас что происходит? В.: - А сейчас происходит преимущественно увеселительный процесс. «Обнажёнка», смазливые лица, быстрая ритмичная музыка – и все счастливы и довольны. И этот спектакль продаётся. - По сути, аналогичная ситуация и на телевидении… В.: - Да, именно. М.: - Вот я ради интереса заходил на сайты Ровенского и Черновицкого театров. Какие там идут постановки – «Кайдашева сім'я» и прочие спектакли на основе украинской литературной классики. У нас ее нет вообще, если не считать мюзикла по мотивам «Сорочинской ярмарки». Почему?.. Открываешь сайт Киевского театра – там идут чеховские «Три сестры», «Чайка» - то есть серьёзная драматургия. Где она у нас?.. В.: - Не продаётся. Потому что веселиться легче и интересней… А для окупаемости надо продать 3 спектакля в день. А это совсем не просто сделать. - Но если бы нашему донецкому зрителю предложили такой репертуар – наверняка при наличии грамотного менеджмента он пошёл бы на эти спектакли?.. М.: - Вот – приучать надо публику. Но это – задача не на один день и не на один год. Но никто хочет ждать – все хотят зарабатывать деньги… В.: - Донецкая публика – неискушённая. Это – не Петербург, не Москва и не Новосибирск, куда в своё время цвет интеллигенции уехал… Ведь даже Донецкий оперный театр-то построили, чтобы показать – вот, мол, у нас тут и оперное искусство есть, массовое искусство! Неправда, не ходил в него массово никто и никогда. Массовость обеспечивали искусственно – такой вот каламбур. А оперу здесь мало кто понимал и понимает. - А как же «Летучий голландец», прошедший при полном аншлаге? В.: - Это были премьеры. Сейчас туда ходит далеко не такое количество зрителей, как могло бы и хотелось бы. - Ну, с такими ценами на билеты – конечно… В.: - На самом деле, стоимость посещения оперы сегодня еще ниже, чем драмы. И залы не заполнены. На балет еще ходят. На оперу – увы, нет… И потому массового спроса на высокое искусство – будь то Чехов или Шекспир – у нас не будет. По крайней мере, в ближайшее время. Не интересно. Приезжают москвичи, привозят весьма средние вещи – и на них ходят, чтобы посмотреть на знаменитостей, «на имена», но не ради того, чтобы посмотреть и оценить постановку как таковую. Это – второстепенно. - Ходят в первую очередь на актеров, а не на спектакли… М.: - Увы, но это так. Что тут говорить – когда отмечался День освобождения Донбасса, у нас – артистов-вокалистов – было выступление в парке Щербакова. На той же сцене выступали украинские «звёзды» средней руки. И публика шла не «на нас», а «на них». Хотя наши областные артисты работают профессионально, выкладываются по максимуму и поют не под фонограмму. Но далеко не все это понимают и ценят. А так не должно быть. «В НАШЕМ ДЕЛЕ НЕТ ТАКОГО СЛОВА – «РЕМЕСЛО» - Вот вы сказали – «работают профессионально». А что вообще означает профессионализм для актёра? М.: - Для меня главным условием профессионализма является честное отношение актёра к своей работе. Именно честное – в первую очередь. Пусть даже он на сцене делает что-то, что я как актёр сделал бы по-другому. Но это – его позиция, его видение, его ощущение, эмоция... То, что его затрагивает, конкретно его. Но – ЗАТРАГИВАЕТ. Без этого, на мой взгляд, актёрский профессионализм невозможен в принципе. Хотя меня в этом многие не поддерживают и не поддержат. Но – я так считаю. В.: - Согласна целиком и полностью. И в нашем деле нет такого слова – «ремесло». Не должно его быть, что бы там не говорили. Потому что работа актёра – это живой нерв, это чистое сердце, это сострадание. Более того - это личное мироощущение, которое артист выносит на публику. - А как быть в ситуации, когда актёр получает роль, которая ему чужда «по идейным соображениям»? Иными словами, когда ему чисто по-человечески несимпатичен его герой? В.: - Нужно для себя оправдать свой персонаж… - Но как? В.:- Надо найти то, что тебе в нём нравится. Вообще, нам говорят, что никогда нельзя играть себя. Но я думаю – и не только я – в актёрском мире существует несколько пониманий, позиций на этот счёт. Есть те, кто считает, что нужно «переживать», есть – что нужно «изображать»… Но я считаю, что, не играя себя самого, нужно, тем не менее, идти от себя. Не себя играть – не об этом речь идёт, а нужно своего героя понять, оправдать, и только тогда получится сыграть его.  М.: - То есть актёр должен пропускать роль через призму собственного восприятия, но помнить о том, что это – только роль, но не он сам. - А одинаково ли удаётся каждый раз пропускать через себя ту или иную роль? М.: - Конечно, нет. Тем-то театр и хорош, что каждый раз – по-разному (улыбается – авт.). Потому что если в кино всё статично – отсняли несколько дублей, выбрали лучший – и всё замечательно… В.: - …То в театре тебе второго шанса не дадут. И даже в рамках одного и того же спектакля, так или иначе, каждый раз хоть что-то, но будет по-другому. - Кстати, я неоднократно говорила, – хоть и о своей профессии, но параллель явно просматривается: телеведущий, который отчасти тоже актёр, работает в двух вариантах – либо в записи, либо в прямом эфире. При работе в записи в подсознании где-то там присутствует мысль, что если вдруг что не так, можно будет «вырезать» (это, с одной стороны, успокаивает, с другой – расхолаживает, но речь не об этом). Если эфир – прямой, то – лампочка загорелась, и ты понимаешь, что деваться-то и некуда, и твои зрители – вот они… Что же касается театрального артиста, то у него каждое выступление – это только "прямой эфир", и не иначе… В.: - Не иначе… - Не иначе.  М.: - Для меня количество зрителей в зале, по большому счёту, роли не играет. Как и их «качество». Я вот, например, перед выходом на сцену проигрываю мысленно: здесь вот так, тут я пошёл сюда, там повернул – то есть то, что называется «техническими моментами». А что касается именно ощущений, эмоций – понятно, волнение присутствует. В то же время я не согласен с формулой «если ты не волнуешься – значит, ты не артист». Это очень индивидуально. А вот если ты и не волнуешься, и «стратил» к тому же – вот тогда надо что-то в себе менять. - А вот самый-самый первый выход к зрителям – он запомнился? М.: - Ну, мы же еще студентами выходили на сцену – в том числе и в оперном театре… Так что это «вливание» происходило плавно, мягко… Не так, что вышел – и как в воду бросили, когда плавать учат, раз и всё. У меня такого не было. В.: - Могу сказать о себе. Когда играю на сцене, я никогда не вижу зрителя, и не нужно этого делать, и думать о том, чтó сейчас зритель думает. Если ты начнёшь думать, что вон там сидит зритель, и тебе нужно не забыть слова, то ты непременно забудешь всё, и сыграешь совершенно не так, как требуется. Выхожу к зрителю – никого перед собой не вижу, сосредотачиваюсь только на своей эмоции… Такое публичное одиночество – а как иначе?.. Волнуюсь до дрожи в коленках до сих пор. Всегда. И ничего с этим поделать не могу. Но стоит выйти, сказать несколько слов, проходит несколько минут – и волнение как рукой снимает. - Зачастую от особенно восторженных зрителей – не только театральных, но вообще ярых поклонников того или иного артиста – приходится слышать нечто вроде: «Ах, я сидел(а), и он прямо на меня со сцены смотрел!». Развейте этот миф - если это миф: смотрит ли артист прямо в зал на кого-то? В.: - Развеиваю. Ничего со сцены не видно, светят прожектора, и перед тобой – белая стена света. Я никогда не вижу зрителя. И не пытаюсь даже всматриваться. Конечно, ты понимаешь, что «там» сидит зритель. Но в лица ты не всматриваешься. Ты работаешь для этого единого «зрительского целого», общего сознания. Ты, может, и бросаешь взор вправо-влево, подразумевая, что там сидят люди, – но никого конкретно не видишь. - А ещё я слышала от некоторых артистов, как они, зная о том, что в зале сидят их родственники, близкие, то есть люди, им знакомые и не безразличные, начинают дико волноваться, едва ли не в ступор впадают… Вот такого не бывает? В.: - Когда я знаю, что в зале мама или папа, я волнуюсь больше. Это правда. М: - А мне наоборот присутствие близких помогает… - А что помогает концентрироваться перед выходом на сцену? Слышала о многих способах. Кто-то молитвы читает. Кто-то медитирует. Есть такие уникумы, которые, наоборот, провоцируют конфликты – и таким образом «запускают» эмоции. А кто-то в день спектакля или перед спектаклем ни с кем не разговаривает, дабы не распыляться… В.: - Концентрироваться помогает практика. Чем чаще ты выходишь на сцену, тем точнее у тебя получается сосредотачиваться, не волноваться и не распыляться. Конечно, молимся… Но практику никто не отменял. Стоит тебе на месяц уйти в отпуск – выходишь, и всё приходится заново восстанавливать, привыкать. - В скольких постановках в рамках одного театрального сезона может быть задействован актёр, и, опять же, – насколько легко при этом переключаться с одной роли на другую? М.: - Здесь всё зависит от того, в роли какого плана ты занят. В.: - Если ты занят в массовке, то это, понятно, одно дело. Если же это – роль, на которой держится весь спектакль, вот как у Макса Д'Артаньян, например, то это – совсем другое дело… М.: - Вот лично для меня – не знаю, может, это будет как-то пафосно сказано, – я выхожу на сцену с мыслью о том, чтó я хочу донести зрителю. В «Д'Артаньяне» – что есть дружба, что друзей предавать НЕЛЬЗЯ, что любить надо отчаянно и до самозабвения, и надо быть честным – вот что я хочу сказать, играя эту роль. Так же и с другими. А чтобы восстановить в памяти какие-то технические моменты, атмосферу спектакля - особенно, если спектакль был поставлен недавно - есть репетиции. Собственно, они для того и существуют. В.: - В конце концов, мы ведь не зря репетируем по 3 – 4 месяца один спектакль. При этом в тебя закладываются знания, которые с тобой остаются на всё время, в течение которого спектакль существует в репертуаре. И доводятся до автоматизма. Ты выходишь на сцену – всё, процесс запустился, срабатывает автоматическая реакция на музыку, декорации... Включается рефлекс, по сути. У артистов очень подвижная психика – она как раз для того и нужна, чтобы ты раз-раз, и как пластилин лепишься. Есть понятие амплуа у артиста, и если ты играешь роль одного и того же плана, то тебе кардинально переключаться не надо. Бывает и так, что артист разноплановый, задействован в разных амплуа – тут сложнее, но, значит, у этого артиста более подвижная психика. Вот Макс играет и комические, и драматические роли… Подвижная психика помогает. И память. Всё это вместе, по сути, есть единый психофизический процесс. «НАЙТИ НА СЦЕНЕ ГВОЗДЬ – ХОРОШАЯ ПРИМЕТА. ОСОБЕННО ПЕРЕД ПРЕМЬЕРОЙ» - А вот не бывало такого, о чём рассказывают многие артисты театра и кино – что их роли каким-то образом переносятся на их частную жизнь, и они проживают и повторяют какие-то моменты судьбы своих персонажей? Не приходилось ли вам сталкиваться в своей актёрской практике со случаями, когда без мистики явно не обходилось? В.: - Я тебе могу сказать – главная мистика лично для нас с Максимом оказалась в том, что нашей самой первой совместной постановкой была «Женитьба Фигаро», где Макс играл Бартоло, а я – Марцелину, и в финале у нас была свадьба. Это были, кстати, возрастные такие роли – я в 22 года играла маму Михаила Кришталя (заслуженный артист Украины, ныне – актёр Киевского театра на Подоле – авт.), а Макс, соответственно, папу, которые потом женятся. Ничего ещё не предвещало каких-то отношений между нами, нам это даже и в голову не приходило... А через 3 года мы на самом деле поженились. И вот это была единственная «мистика» в нашей жизни. Но, если честно, не хотелось бы эту практику переживать. Играть приходится разные роли, и порой такие, что на себя их переносить совсем не хочется. Пока – тьфу-тьфу, Бог миловал. - Я так поняла, что имеются в виду спектакли, где заведомо присутствует тот или иной неблагоприятный подтекст?.. Припоминаю, в вашем театре был один нехороший случай… В: - Несколько лет назад мы поехали в Полтаву, играли там «Сорочинскую ярмарку», режиссёр поставил какую-то мистическую чертовщину. А спектакль шёл накануне Благовещения. И с балкона – фактически, с высоты второго этажа – упала сотрудница, которая устанавливала освещение, и очень-очень сильно переломалась. Это всё было на глазах у артистов. Нетрудно представить, с каким настроением мы играли в тот вечер… - Так вот как быть в такой ситуации, когда актёру по моральным либо религиозным соображениям претит играть ту или иную неоднозначную в этом смысле роль? Или же – на то он и профессиональный актёр, чтобы играть всё?.. В: - Понимаешь – если играешь чёрта и ассоциируешь себя с ним – это уже «клиника». Нельзя до такой степени «шизофренировать». Ты должен всегда понимать и помнить: ты ЭТО просто играешь. Но ты не есть то, чтó ты играешь. Ну, а как тогда люди играют себя в гробу?.. - Вот многие же и отказываются… В.: - Многие отказываются, но кто-то же и исполняет… Они же ИГРАЮТ тех людей, но они не есть те люди. Кому-то же это нужно играть. Если все будут настолько суеверными, то многие спектакли попросту перестанут существовать. Главное – не заигрываться. - А вот, кстати, к вопросу суеверий – есть ли среди них какие-то специальные «актёрские»? В.: - Гвоздь на сцене найти – хорошая примета… Монтировщик, когда сцену к спектаклю готовил, уронил, а ты на репетиции этот гвоздь находишь. Особенно здорово, если перед премьерой. - И что с ним делать дальше? В.: - Взять себе и хранить. М.: - Ну, я в мистику и суеверия не верю абсолютно... В.: - …Потому что он – верующий человек. Я тоже человек верующий, но немножко и язычница. Я верю в суеверия… - А курьёзные случаи бывают? В.: - Ой, конечно! Случается, что слова забывают. Или начинают смешить друг друга во время спектакля. Вот Макс у нас смешливый очень. Коллеги знают эту его особенность. Выходят на сцену и начинают его смешить. Зритель не видит, а он видит. Ему надо текст говорить, а он хохочет… Бывают ещё так называемые «зелёные» спектакли – это когда спектакль идёт в последний раз перед снятием с репертуара. Артисты так и говорят: «Сегодня зеленим». Такой своего рода капустник, когда «междусобойские» шуточки, связанные с этим спектаклем, выносятся на сцену. Но это – официально, не отсебятина. - Но наверняка случаются и «несанкционированные» розыгрыши? М.: - Конечно! - Как? М: - Ой, да как угодно. Отбирают реквизит, меняют текст… В.: - Вот, например, у меня был случай… В мюзикле «Глория» есть такой момент, когда главную героиню, которую я играю, – владелицу крупного гламурного журнала – чествуют по поводу того, что ее издание признано брендовым в текущем в году. И ей вручают награду – такую «руку», в которой спрятана жемчужина. И в эту руку – ой, чего мне только не совали!.. Но я настолько сосредоточена в этот момент на своём исполнении, что просто непробиваема, и ни на одну такую провокацию до сих пор не поддалась. А Макс бы уже хохотал вовсю… М.: - Это точно! В.: - А бывает так, что какие-то смешные моменты были на репетициях – и актёры о них друг другу как-то напоминают уже в ходе спектакля. И очень тяжело порой бывает сдерживаться, чтобы сохранить серьёзность. «АРТИСТ ИДЁТ В СВОЮ ПРОФЕССИЮ ЗА ЛЮБОВЬЮ» - Наверняка это - не единственная сложность в работе артиста-вокалиста... А что - самое сложное? В.: - Самое сложное в работе артиста-вокалиста – это не дать своим эмоциям испортить вокал. Потому что ты, например, играешь драматическую роль, и слёзы комом подступают к глотке, а нужно петь и не дать голосу задрожать. - Слёзы от того, что проникся ролью, или от своих каких-то личных переживаний, которые бывают у каждого человека? В.: - Слёзы от того, чтó ты исполняешь сейчас. Тебе по роли надо сесть и заплакать. А после этого – спеть песню. И чтобы одно другому не мешало, вот сбалансировать это – очень тяжело. - Важно, чтобы публика усилия артист понимала и ценила. Возвращаемся опять к тому же, о чём говорили в начале беседы…Лично мне бывает очень неприятно, когда спектакль явно движется к своему завершению, и отдельные зрители – причём их, к сожалению, не один и не два – «делают ноги» в направлении гардероба, чтобы взять верхнюю одежду без очереди, пока народ не сбежался. Не оставаясь на такую «формальность», как поклон. Хотелось бы непосредственно из уст артистов услышать – такая ли эта формальность? Что бы вам хотелось сказать своим зрителям? М.: - Есть на этот счёт очень образное сравнение… В.: - …Когда артист выходит на поклон, он «расписывается» за выполненную работу. Он ставит росчерк под своей ролью. - На поклоне артист уже видит зрительный зал, видит лица зрителей? В.: - На этом этапе включается свет, и всё видно. И всегда очень-очень приятно, когда в зале стоит благодарный зритель, улыбается и аплодирует – а не бежит за шубами и шапками.  Беседовала Анна Роговская В материале использованы фотографии из личного архива В. и М.Селивановых, а также сообщества "Донецкий музыкально-драматический театр" http://vk.com/muzdrama
декабрь-2013
Болеро (исп. Виктория Селиванова)
| ||||||||